dsc03236_hf

Ежегодно в конце апреля, в День реабилитации репрессированных народов, Кубанское казачье вой-ско во всей своей красе и мощи идет парадом по главной улице г. Краснодара. Это действо показывают в прямом эфире кубанского телевидения и передают по всей стране. Но мало еще говорят об ужасах событий, которые пережили казаки во время репрессий.

Весной 1932 года в кубанские земли был «спущен» план сдачи зерна по продналогу. Причем план этот был составлен так, что как ни старайся, даже если норму продналога и удастся сдать, на собственное пропитание останется очень мало, не говоря уже о торговле – важной статье доходов станичников даже в те годы. Многие использовали посевные площади для других культур, позволявших хоть как-то свести концы с концами. Осенью, естественно, оказалось, что план хлебозаготовок на Кубани сорван.

Своеволие казаков вызвало жестокие репрессивные меры. Секретарем Северо-Кавказского краевого комитета ВКП(б) Б.П. Шеболдаевым была разработана и реализована идеология Черных досок — в антагонизм красным Доскам почета. По итогам хлебосдачи осенью 1932 года в доски заносились станицы, которые не справились с планом. В таких станицах закрывались все торговые точки, любая торговля запрещалась. Имеющиеся запасы продовольствия, в том числе в частных хозяйствах, конфисковывались и вывозились за пределы края. Кроме того, прекращались всякого рода кредитования, а выданные кредиты взыскивались досрочно. Станичников ожидало выселение из края в северные области. Кубанские станицы планировалось заселить «добросовестными колхозниками, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях» — говорилось в документе.

Одной из пятнадцати станиц Кубани и Дона, занесенных на Черные доски, стала станица Урупская, ныне Советская. Население станицы полностью было репрессировано, за исключением единиц, которым удалось бежать в другие регионы СССР или скрыться в хатах на окраине, где обычно жили пришлые батраки. В таких случаях казаки прекращали любое общение со станичниками и тем более с родней, назывались другими именами и делали вид, что прибыли в станицу на работы.

– В те времена люди даже перестали ухаживать за могилами своих родственников на станичном кладбище, – говорит атаман Урупского ХКО Александр Солянов. – Это для того, чтобы ничем не выдать своего местного происхождения. Долгие годы кладбище стояло в полном запустении. Большую часть жителей станицы выслали, и даже когда люди вернулись, все еще боялись причислять себя к казачьему роду. Только в 90-е годы родственники пришли на заброшенные могилы.

Репрессии в станице закончились почти восемьдесят лет назад. Сейчас в живых только дети репрессированных, которые на тот момент были совсем крохами, либо дети, рожденные в ссылке. Однако воспоминания о пережитом до сих пор витают в воздухе. Многие потомки, вернувшиеся из ссыльных мест, до сих пор боятся этих воспоминаний.

Нина Знаковская одна из тех, кто не побоялся рассказать. О Черных досках и ссылках в ее семье никогда не скрывали, но и особо не распространялись. О прошлом она сама спрашивала у бабушки, та дозированно давала информацию. Нина Федоровна со своей семьей до сих пор живет в старинном казачьем доме. На столе уцелевшие документы, а также фотографии бабушки и дедушки, о них и пойдет речь в нашем разговоре.

– Первыми на Кубань приехали дед Аркадий и бабушка Гликерья. Приехали они с еще несколькими казачьими семьями. Сейчас я думаю, что прислали их для защиты станицы от набегов горцев. У них родились три сына, один из сыновей Захар женился на родной сестре моей бабушки – Марине Егоровой. Дед был очень богатым и образованным человеком. К тому же он поддерживал советскую власть. Бабушка вспоминала, что даже обижалась на него. Родственники держали нейтралитет, а он высказывался о том, что за властью Советов будущее. Но в одну из ночей пришли и за ними. На тот момент у бабушки было четверо детей. Старшего сына оставили у родителей, троих дочерей взяли в обоз, младшей из которых еще не было года. Теплые вещи взять не разрешили, и обоз тронулся. Дело было зимой и, не доезжая до Армавира, младшая дочь умерла, возможно от холода. Обоз не остановился, тело ребенка заставили выбросить на обочину дороги.

Пересказывая эти воспоминания, Нина Федоровна невольно начинает плакать. Эти тяжелые годы оставили свой отпечаток на всех потомках семьи.

– Сослали их на Кольский полуостров, — продолжает вспоминать Нина Федоровна. — Там уже был лагерь с бараками, но дед сказал, что в бараке жить не будет. Сказал, что на Родине жил хорошо и здесь будет жить достойно. Начал строить деревянный дом. Когда строительство закончилось, дедушка почувствовал себя плохо и в скорости умер. Бабушка с двумя детьми решила нелегально вернуться в станицу. Она даже сменила фамилию на девичью, но кто-то донес, и ее посадили в тюрьму в Армавире. Провела там бабушка 8 месяцев, а все это время дочери побирались и голодали.

Когда она вышла на волю, одна из девочек умерла, а вторая – прожила очень мало, даже не успела выйти замуж. Со временем жизнь наладилась, но уже никогда не была прежней. Бабушка до семидесяти лет работала нянечкой в детском саду. Потеряв всех своих детей, она отдавала любовь чужим. Была очень доброй, ее до сих пор вспоминают станичники. До конца своих дней бабушка постоянно говорила о том, как нужно прятать хлеб и растягивать его до следующего кормления, а еще заклинала всех своих родственников, чтобы никто не вспоминал о казачьем происхождении. Она все хотела забыть.

У каждого из троих сыновей Знаковских были дети, у кого-то шестеро, у кого-то — больше. Сегодня от большого рода осталось всего четыре человека. Остальные умерли. Часть семьи сослали в Казахстан. Там, в Карагандинской области есть 37 поселков НКВД, все они были по номерам, только позже им присвоили названия. Из всех Знаковских, сосланных в те места, а это была семья с тринадцатью детьми, вернулась в станицу лишь одна дочь, ее тоже звали Нина. Она не меняла свою фамилию и даже когда вышла замуж осталась Знаковской.

Н.Ф. Знаковская доводится теткой нынешнему атаману Урупского хуторского казачьего общества Александру Солянову. Казаки всегда стремились на Родину из ссылки, из мест, в которые удалось бежать, чтобы быть похороненными в родной земле. Историей своей семьи делится Галина Покатилова:

— Отец моей бабушки, овдовев, женился во второй раз. От первого брака у него было шесть дочерей, старшие уже были замужем, а младшую Татьяну (мою бабушку) замуж отдали очень рано, когда в семье появились маленькие дети. Мужа для падчерицы особо не выбирали, отдали за бедного молодого человека не из казачьего рода. Жили они очень плохо, колхоз даже дал им корову, которую отобрали у богатой семьи. Но бабушка с дедом голодали до такой степени, что в один день взяли и зарезали эту корову.

За такое преступление полагался расстрел, и добрые люди предупредили, что за дедом придут ночью. Тогда они решили бежать. Бежали в Грузию. Жить там было легче, чем на Кубани. Власть так не свирепствовала, люди друг к другу относились гораздо добрее. Бабушка рассказывала, что грузины тайком приносили еду к землянке, где они с дедом жили. К тому же, когда заканчивалась уборка, на полях можно было собирать оставшиеся колоски. А на Кубани за такие колоски полагалась ссылка или расстрел.

Галина Александровна с мамой и бабушкой приехала в станицу еще ребенком. Хорошо помнит, как бабушка мечтала вернуться обратно. Мама продала квартиру, и они поехали на Кубань. Помнит Галина Александровна и поездки в Казахстан, куда сослали отца бабушки с детьми от второго брака.

— Они там так и остались, просто я туда не ездила после смерти бабушки. Они там живут в маленьких невысоких хатках, которые зимой снег покрывает под самые крыши. Я много раз слышала их воспоминания о том дне, когда привезли в поселок. Удивляюсь, как им удалось выжить.

Муж Галины Александровны Виктор Покатилов, стал первым избранным атаманом станицы Советской (Урупской) в 1991 году и руководил хуторским обществом в общей сложности до 2008 года. Сейчас он – председатель суда чести ХКО. Сам родом из станицы Бесскорбной. Бесскорбная не была на Черных досках, и репрессии там были не такие суровые, но его предкам все равно досталось.

— В 1934 году посадили бабушку – Анну Щербина. Когда ее родная сестра родила и лежала в роддоме, бабушка испекла пышку и отправила брата ее отнести. Тот положил пышку за пазуху, а по дороге повстречал начальника НКВД Курганского, который тоже был из казаков, но встал на сторону красных. Курганский спросил совсем юного деда, куда тот идет, он все и выдал про пышку и роддом. Это был самый разгар репрессий. Продовольствия в станицах быть не должно, и за эту пышку бабушке моей дали десять лет и звание «враг народа». Попала она в Магадан, но там была запутанная история, и начальник тюрьмы, узнав, за что ее посадили, отправил домой. Так она и пришла обратно – пешком. Дожила до сто одного года. Всю жизнь бабушка боялась рассказывать про эту историю. и только после смерти Курганского, в старости уже, назвала его фамилию и все рассказала.

Говорить о прошлом тяжело практически всем, не имеет значения – это личные воспоминания или воспоминания, переданные по наследству. На долю Владимира Сергеевича Падалкина выпало суровое лагерное детство с его голодом, холодом и вечным страхом. С Владимиром Сергеевичем мы встретились в станичной больнице, где он лежит в хирургическом отделении. Его дочь упросила отца рассказать о прошлом, чтобы люди узнали об истории и о том, насколько она бывает суровой.

— Бабушку с дедушкой (Дарью и Петра Адаменко) выслали из станицы в декабре 1933 года за саботаж. На нужды колхоза у них забрали плуг и быков. Обещали вернуть, как колхоз «встанет на ноги». У них было пять сыновей и одна дочь – моя мать.

Воспоминания Владимиру Сергеевичу даются тяжело, слезы начинают катиться из глаз, и дочь очень волнуется, что у отца поднимется давление.

— Отправили в Северный Казахстан, Карагандинскую область, поселок 24. Там всех поселили в бараках. В них было очень холодно. Когда я родился в 1946 году, мы все еще жили в этих бараках. В 1938 году дедушку забрали на строительство БАМа, позже он оттуда бежал в родную станицу, а бабушка со всеми детьми так и осталась в лагере. Ей повезло – она попала на работу на пекарне. Бабушке удавалось собирать хлебные подтеки, которые образуются на формах для выпечки. Она складывала их в карман и этим кормила детей. Только благодаря этим крохам дети не умерли с голоду. Семья была освобождена по приказу правительства и вернулась на Кубань в 1953 году.

Владимиру Сергеевичу было семь лет, когда они приехали в станицу Советскую (Урупскую). Он вспоминает, как колхоз выделил им для жизни баню, долгие годы они жили там в сырости. Вернулись и другие репрессированные семьи, с некоторыми они были знакомы еще по лагерю. Позже Владимир Падалкин хотел добиться признания о репрессии своей семьи, но суд отказал ему, сославшись на недостаточность улик. Ему рекомендовали привести в качестве свидетеля человека, который видел, как выселяют его дедушку и бабушку, но таких в живых уже не было.

Хочет добиться справедливости и другая жительница станицы – Ольга Лунева. Она родилась не в ссылке, но судьба с ее отцом сыграла очень злую шутку.

— Дедушка с бабушкой (Ивановы) жили в хуторе Коблов (этот хутор административно относился к станице Урупской). Дедушка Сергей Максимович был председателем колхоза. Точно не известно, но в нашей семье считается, что дедушка с бабушкой вроде как утаили корову, чтобы прокормить своих детей, которых было 8 человек. Это был 1933 год, моему папе было 6 лет. Всю семью посадили в товарный вагон и отправили в Казахстан. В дороге умерли пятеро детей и сам дедушка, а отец потерялся на одной из станций и нашел свою мать только в 1952 году в Казахстане. Его подобрали солдаты какой-то воинской части, так он там и жил, взрослел 11 лет. Писал письма, искал мать. Она с двумя детьми все это время прожила в Карагандинской области в Казахстане. Когда в 1933-м они добрались до места, выяснилось, что ссылка была необоснованной, и в лагерь их не пустили. Обратно уехать она не смогла, так и осталась там, выживала как могла. Только в 1961 году один из братьев, мой дядя, приехал сюда, на Кубань. За ним, в 1967 году переехали мы с отцом и в 1968-м – старшая сестра моего отца. Бабушка к тому времени тоже уже жила в станице.

Похожие истории есть в каждой семье станицы Урупской (именно так современные казаки просят называть станицу Советскую). Выселяли всех одним днем, жестоко и несправедливо. Выжившие члены семей возвращались на Родину годами и даже десятилетиями. Пока люди были в ссылке, станицу заселили семьями красноармейцев из других районов СССР, которые также переселялись, часто в приказном порядке, во многие другие станицы края, где имели право занять любой понравившийся дом, вне зависимости от того, был ли он занят в тот момент прежними хозяевами. Это жестокое время вроде бы ушло, но наложило тяжелый отпечаток на современное общество. Об этом помнят, об этом знают, но многие до сих пор боятся говорить.

 

Т. Винниченко