img_0685_hfПродолжаем знакомить вас с записями в случайно найденной тетради, которую вел Г.С. Долгополов. В седьмой части автор рассказал о том, как жили в станице Урупской в 1927 году, как проходила организация работы колхозов. 

 Возвращение в службу связи       

Вскорости поступило правительственное распоряжение о возвращении всем бывшим связистам по месту работы в отрасли. Я возвратился в город Армавир, где работал техником телеграфно-телефонной мастерской. Вел общественную работу. Избирался депутатом Армавирского городского совета. Был членом культпросвета. На своем производстве был уполкомтруддезертир – это означает, что я должен был проверять, почему связист не явился на работу. Временами замещал комиссара связи, когда он отсутствовал.

С детства у меня была тяга к учебе. И когда появилась возможность – овладевал новыми знаниями с удовольствием. Окончил почтово-телеграфные курсы в городе Армавире, а затем меня направили учиться на военизированные курсы связи в городе Москве. Курсантов военизированных курсов связи сразу обмундировали в военную форму: защитные гимнастерки и такие же брюки, портупея через плечо, пояс и легкие сапоги. И как у всех вид изменился! Стали все молодыми. В том числе и я выглядел много моложе. Смотрел на себя и не узнавал – молодой-молодой! А ведь у меня в это время старшая дочь Мария училась в Краснодаре на втором курсе медицинского института и младшая дочь Нина училась в библиотечном техникуме Ростова-на-Дону.

На этих курсах учеба была интересная, но все записи и чертежи после урока уничтожались в присутствии военных преподавателей, так как вся информация была засекречена. Так же мы дежурили по связи в штабе корпуса. Запомнилось, как мы участвовали в первомайской демонстрации. В строю вместе с военными связистами в головной колонне с винтовками на плечах шли мы – курсанты.

Проходили по Красной площади перед мавзолеем Ленина. Здесь же – большая трибуна. На ней стояли товарищи Калинин, Сталин, Ворошилов, Буденный и другие военные начальники и члены правительства. Проходя мимо трибуны, мы приветствовали их и громко кричали: «Ура!» Товарищ Калинин и товарищ Ворошилов с улыбкой тоже приветствовали нас. Товарищ Сталин стоял стройно, задевши руку к груди за пазуху шинели, и внимательно смотрел на демонстрацию.

Товарищ Буденный, протянувши руку вперед и перегнувшись всем корпусом через край трибуны, помахивал нам и с большой улыбкой что-то кричал. Слов было не слышно, наверное, помогал нам кричать: «Ура!» Миновав Красную площадь, мы прошли мимо старого собора, спустились немного под гору вниз к реке Москва, шли вокруг Кремля. А потом вошли в улицу, прошли до здания министерства связи. Здесь нас распустили, и мы разошлись, кто куда намеревался.

По окончании курсов нам присвоили звание капитана связи в запасе. По приезду в Армавир я работал старшим по смене на телеграфе. У меня удерживается в памяти, как не раз из Ростова-на-Дону, где находился крайисполком, поступали телеграммы за подписью председателя крайисполкома Ларина и первого секретаря крайкома партии Шаболдаева, адресованные в армавирскую тюрьму. В них указывались имена и фамилии арестованных крестьян из ближайших станиц и хуторов по 100, 120 и даже по 200 человек – расстрелять без суда и следствия. И это повторялось часто.

Этой же весной вызывает меня в кабинет начальник связи. Там находится и комиссар армависркого узла связи. Поговорив немного, направляют меня в станицу Бесскорбную в политотдел для проведения бесед, чтения газет и разъяснения правительственных распоряжений колхозникам, работающим в поле.

Это был трудный голодный год. Голод на Кубани создали умышленным саботажем Ларин и Шаболдаев, дело которых о вредительстве, по решению всероссийского съезда ЦК партии, было передано на рассмотрение в Верховный суд. Суд разобрался и вынес решение – расстрелять. В такое время было нелегко читать газеты и правительственные распоряжения в колхозных полях.

Большинство тружеников были женщины. От недоедания они были тощие, с обвисшей кожей, опухшими и потрескавшимися до крови ногами. Кормили их два раза в день жидким кукурузным супчиком, а работали они от зари до зари. Помню, как приходил к ним с газетой в руках. Здороваюсь вежливо, стараюсь вызвать улыбку своим поведением, а они говорят: «Вы опять пришли нам газету читать! Лучше вы, товарищ уполномоченный, скажите, когда нам хлеба дадут?» А те, кто помоложе, называли меня «дяденькой». Сердце сжимается. Говорю: «Пшеничка доспевает! Скоро вы на трудодень будете хлеб получать».

Косовицу пшеницы закончили. Посыпалось в мешки зерно, заполняются амбары. Радуются колхозники, хотя им до получения зерна еще далеко: из всего намолоченного зерна для выполнения плана заготовки хлеба нужно было 99 процентов сдать государству. И только один процент из урожая будет распределяться труженикам полей. Надежда была уже близко. Но поступил приказ Когановича: «Мобилизовать весь транспорт для вывоза из станицы Бесскорбной кукурузы в город Армавир».

Транспорт – брички, запряженные бычками и лошадьми, ушел из Урупской. Стоит хорошая солнечная погода. Но молчат молотилки, не подвозятся к ним снопы. Только через три, а некоторый и через четыре дня возвратился транспорт. Работы по уборке пшеницы возобновились, но обида на такой приказ осталась.

Вновь иду я с газетой в руках к женщинам-колхозницам, которые в это время ведут прополку подсолнечника и кукурузы. Они меня уже не упрекают, но обращаются с просьбой: «Хоть бы вы, как уполномоченный, поговорили с нашим председателем колхоза. У нас в огородной бригаде есть картофель и морковь крупная – урожай хороший. Попросили бы давать нам в обед по две-три картошины и по пучечку морковки».

Задумался я над этими словами. На проходящем транспорте съездил в огородную бригаду. Убедился в справедливости сказанного. И пошел к председателю колхоза. Говорю ему, что сам был в огородной бригаде, и видел какой хороший урожай овощей. Он с удовольствием соглашается с этим. А я продолжаю разговор о том, что женщины в поле работают от зари до зари, кормят их только два раза в день и то редким супом. Их бы еще один покормить картофелем да морковкой. Председатель почесал затылок и говорит: «Не могу! Об этом нужно говорить с начальником политотдела. Вы бы сходили с такой просьбой к нему…»

Мысль сверлила мне голову: «Пойду, схожу. Я же рядовой – он меня не накажет…» Стучусь в дверь. Слышу: «Заходите!» Зашел. Начальник политотдела вежливо предложил мне стул. Я сел, а в глазах мутится. Кажется, забыл, как говорить. Осмелел. «Я, — говорю, — чтец. Езжу по бригадам колхоза. И очень просили меня колхозницы поговорить с председателем колхоза, чтобы им в питание овощи добавили. Пошел к председателю, а он к вам направил…»

Начальник политотдела усмехнулся и говорит: «Председатель колхоза такие вопросы должен решать! Пусть правление собирает…» Я поблагодарил его, попрощался и вновь пошел к председателю колхоза. Тот выслушал меня, собрал правление колхоза и на нем вынесли решение – выдавать в полдень колхозницам, работающим в поле, по порции картофельного пюре и по пять штук моркови. Сколько мне было благодарности от этих колхозниц. Но я не хвалился, а отвечал, что я же не просто должен читать газеты, но и помогать людям.

Затем меня отозвал на прежнее место работы начальник связи Армавира, потому что заболел один из старших по смене. Как-то во время моего дежурства заходят двое в форме ГПУ – в черных кожаных полушубках, с большими наганами в деревянных кобурах. С ними пришел и наш начальник 3-й части, которая была подведомственна ГПУ. Я в это время разносил поступившие телеграммы по телефонным аппаратом для передачи.

Аппараты были системы «Морзе», «Бадо» и «Юза». Аппарат «Юза» работает на дальние расстояния и очень капризный. На нем мог работать только подготовленный специалист. Посетители вежливо поздоровались, но мне показалось, что как-то косо смотрели. Сердце мое взволновалось – никак к чему придерутся? Но они посмотрели и спокойно вышли. Через некоторое время вызывают меня в кабинет начальника 3-й части.

«Ну, — думаю, — все! Сейчас заберут и осиротеет моя семья…» Стучусь в дверь, слышу оттуда: «Заходите!». Открыл дверь, порог переступил и вытянулся по-солдатски. Стою молчки. Один работник ГПУ сидит в кресле прямо перед столом, второй – сбоку от стола. А наш начальник 3-й части ходит по кабинету взад-вперед. Сидящий в кресле захохотал, глядит на меня и говорит: «Слушай, Долгополов, ты – казак?» От вопроса я похолодел. Но он улыбался и мне как будто легче стало. «Да, — отвечаю, — казаческого сословия!»

А он опять с хохотом спрашивает: «А что же ты тут делаешь? Все ж казаки – скакуны и имели свою землю». Я отвечаю, что скакать не умею, в детстве на лошадях не сидел, потому что у отца их не было, и в кавалерии не служил, а потом меня и вовсе из казаков выгнали за неподчинение.

Допрашивающий еще сильнее хохочет. Второй сидел все время серьезным, а наш начальник части прохаживался и улыбался. Тот товарищ, что со мной разговаривал, говорит: «Ну, Долгополов, идите, а то на телеграфе, наверное, уже накопилась работа». Я кивнул, хотел попрощаться, но голос пропал. Так молчки дверь и закрыл.

Иду обратно, а все сотрудники телеграфа молча смотрят на меня – может, я краснел или бледнел. Взял накопившиеся телеграммы и разнес по аппаратам. Работа продолжилась. Проходит день, проходит другой. Никто меня не вызывает. Я волнуюсь. Но все так и осталось в тишине и благополучии.

Г. Долгополов

(Продолжение следует)