Михаил Никитович Зуев. 70-е годы.

Михаил Никитович Зуев. 70-е годы.

Много трагических историй о судьбе людей,  репрессированных в годы советской власти, хранят жители Новокубанского района. Одну из них нам поведал священник Вячеслав Зуев, настоятель храма Трех Святителей п. Глубокий, председатель епархиального отдела по взаимодействию с казачеством:

История нашей семьи это лишь одна страница большой книги под названием «Репрессии». Даже на основании записки на имя Н.С. Хрущева от 1 февраля 1954 года, за время с 1921 года по февраль 1954 года, за контрреволюционные преступления было осуждено 3777380 человек.

Мой дед по отцовской линии, Михаил Никитович Зуев 1906 года рождения — казак, проживавший в Ростовской области, Миллеровском районе, хуторе Зуевский, был репрессирован в 1931 году и отправлен в Чердынский район Пермской области. У него была молодая жена, которая сбежала, не выдержав жизни на Урале. Дальнейшая ее судьба неизвестна, скорее всего, она погибла.

В ссылке дед познакомился с Лидией Фадеевной Величко, в девичестве Беспальчук. У нее уже было в это время двое детей. Но дочь Мария, от первого брака и, первый муж Петр умерли в ссылке. Остался сын Иван, которому сегодня за девяносто лет и он проживает в Макеевке, где идут боевые действия. Бабушка была маленького роста, а Михаил Никитович под метр девяносто.

Лидия Фадеевна проживала до ссылки на Украине, возле Бердичева Житомирской области. Несмотря на то, что много лет она прожила на Урале, но всегда разговаривала на удивительном суржике, смеси русского с украинским.

Справка о реабилитации

Ее отец Фадей Степанович Беспальчук спрятался у родственников и избежал ссылки, но не избежал смерти. Отсидевшись, он пошел посмотреть на свой дом. Там уже поселились совсем другие люди. Разобрали плетень, пилили фруктовые деревья на дрова.

— Чего тебе, старик? – Спросил новый хозяин.

— Это мой дом, — ответил тот.

— Какой он твой?

Новый хозяин подошел к старику и ударил его шкворнем по голове. Тот упал и умер. Удивительное было время, сажали на много лет за колоски с полей, а убийство врагов народа вообще не считалось преступлением.

В первое время, они жили в верховьях Камы, где и сейчас тайга и болота. Средняя температура зимой – 25-30˚. Для южан это катастрофа. Словно оказаться на другой планете. Нет тепла, электричества, дорог, кругом тайга и дикие звери. И это не образ. Представьте живого лося в лесу, огромного, сухощавого с ветвистыми рогами, или ревущего медведя, после редких перелесков юга.

Все было сделано так, что выживание становилось исключительно твоим собственным делом, государство создало все условия, чтобы ты там остался навсегда. Нет заборов? А куда можно бежать? На сотни километров только редкие деревни, дорога одна-единственная, по ней идти нельзя. По лесу можно бродить неделями, но никуда не выйти.

Потом их переселили во новь созданный специально для переселенцев поселок Новина. Там  жили каждой твари по паре: украинцы, чехи, казаки, евреи. Когда, уже при Брежневе, разрешили покинуть место проживания, то все сразу и разъехались.

В тридцатые годы, когда еще жили в верховьях Камы, многие умирали от голода, холода и болезней. Мой прадед по маминой линии Григорий, там часто рыбачил. Поднимался на деревянной лодке вверх по течению и жил в избушке несколько дней в лесу. Говорил: «Идут по лесу высланные, видят меня, просят поесть. Я им всю свою еду скормил, потом стал пойманную рыбу давать. Потом понял, что всегда так продолжаться не может».

— Ловите сами рыбу, — говорю, — кто вам мешает.

А они отвечают плаксивыми голосами:

— Да мы не умеем, удочек и сетей, тоже нет…

«Тогда, — говорил он, — стали кишки рыбные просить. Я рыбу чищу на чурке, а они подходят и сырыми их в рот запихивают прямо тут же».

По лесу лежали трупы умерших от голода, их никто не хоронил.

Мы, с моим отцом, а он работал тогда лесничим, шли однажды летом по лесной дороге. С правой стороны, было болото, а с левой сосновый бор с белым ягелем. И в болоте, и в бору было много бугров, сотни… Я спросил отца:

— Это что такое?

— Это могилы. Люди здесь похоронены.

— А почему в лесу?

— А где их было еще хоронить?

Не помню о ком из родственников, уже в Новокубанске, Лидия Фадеевна рассказывала, что умер он от голода и с куском хлеба в руке. Была мечта поесть, но организм уже не принимал еду.

Дед, Михаил Никитович говорил, что до революции они жили своим, казачьим укладом хорошо и все у них было, но работали чуть ли не круглые сутки. И за это их сослали. А везли, говорит, из Вешенки, так он называл родовую станицу Шолоховых Вешенскую, где их держали в местной церкви.

А когда привезли в Чердынь Пермской области, то там люди были, в основном, из финно-угорских племен, маленькие и кривоногие. Они с восхищением смотрели на казаков и говорили: «Ух ты! Великанов привезли!»

Поэтому, всем, кто считает, что И.В. Сталин делал все правильно, хочется возразить: страну он без сомнения поднял, но и жизнь человеческая в тридцатых годах ничего не стоила. Кто подсчитал всех этих людей? В каких архивах они записаны? За какие такие прегрешения их отправляли на гибель?

Привозили не только летом, но и посреди зимы, с детьми и стариками. Люди массово ходили по окрестным деревням попрошайничали еду. Если начальник поселения был хорошим, то выживали, если равнодушным, то массово погибали. Нужна была еда, пилы, топоры. Выгружали прямо посреди леса. Необходимо было расчищать место и строить дома, это было сложно, тем более, если снега под два метра и трескучий мороз, а люди сутками на улице.

В Новине Лидия Фадеевна родила и моего отца Анатолия. Дед завел пасеку, кур, жить стали гораздо лучше, но началась война. Мобилизовали всех, а в колхозах был лозунг «все для фронта». Михаила Никитовича в первые же дни войны забрали в райцентр Чердынь. И тут позвонил председатель колхоза и сказал: «Если вы Зуеву бронь не дадите, то и меня забирайте, все равно расстреляют!». И деду дали бронь. Кроме стариков и инвалидов, дееспособных в Новине осталось трое: председатель колхоза, Михаил Зуев и врач, Александр Иосифович Грох, чех по национальности. Его оставили лечить одного на всю округу.

В колхозе Михаил делал все и из ничего. Сам собрал мельницу и молол на ней муку, конструировал разный сельхозинвентарь по чертежам, ездил на единственной газогенераторной машине, хотя прав не имел. Это похоже на анекдот, но тем, кто жил в тайге в 30-х, было не до смеха. Как говорит мой отец, треть кузова в машине занимали дрова. Во время движения, водитель систематически бегал в кузов подбрасывать топливо. Благодаря дармовому топливу свой автономный транспорт могли себе позволить поселения, расположенные за сотни и тысячи километров от баз снабжения ГСМ. Нет бензина — ехали на дровах. На таких машинах ездили еще в начале 50-х.

В октябре 1968 года, выкопав картошку, Михаил Никитович и Лидия Фадеевна погрузив вещи в машину, поехали в Соликамск, где начиналась железная дорога. Лидия Фадеевна никогда не говорила плохо о Советской власти, а тут залезая в кузов, вдруг сказала громко: «Будь прокляты эти коммунисты, всю жизнь испортили».

Поселились они в Новокубанске, по улице Совхозной. Купили там саманный домик обложенный кирпичом. Дед снова завел пчел. Дом при наводнении, уже после их смерти, свернуло с фундамента и сейчас там построен совершенно новый. Мой отец, единственный из четырех детей остался на Урале. Старики отправляли нам посылки с сухофруктами и вишневым вареньем, писали мне открытки к различным датам. Точнее, писал Михаил Никитович, а бабушка писать не умела. Вот такая была раскулаченная… безграмотная беднота.

Как-то, уже в начале 90-х, я приехал в Новокубанск в гости к сестре моего отца Марии, окно в сторону огорода было открыто. Я начал что-то ей рассказывать громко, а она говорит: «Тише, тише, соседи могут услышать…». Тогда я подумал, что с ней не все в порядке, а потом, гораздо позже, понял, что этот страх идет из детства, когда боялись лишнее слово сказать. Это сейчас в интернете можно найти любые эпитеты о действующей власти, а тогда, за громкое слово можно было уехать далеко и навсегда.

В семидесятых годах, Михаил Никитович любил летом ходить на Новокубанский колхозный рынок продавать то, что выросло в собственном огороде. Я не думаю, что он делал это ради денег, скорее всего, ему не хватало общения. В последние десятилетия жизни, он ходил согнувшись и опираясь на палку, спина, за долгие годы жизни на Урале была застужена и надорвана. Много лет они работали на износ и при его высоком росте, он не только молол зерно на муку, но грузил и отвозил мешки с мукой на пекарню.

Хорошо помню, как в конце семидесятых, мы идем с ним по Новокубанску на рынок. Он опирается на велосипед. На багажнике и ручках велосипеда матерчатые сумки с помидорами, перцами и прочими овощами. На улице еще темно и пустынно. Мы идем и о чем-то разговариваем. Занимая место на деревянных прилавках, он говорит мне:

— Славка, иди, спроси во-о-ону тех, почем они будут перец продавать? – И хитро улыбается.

Я подхожу к другим, таким же как мы и спрашиваю. В ответ, они задают мне вопрос:

— Тебя этот старик с усами послал?

— Да, отвечаю я. – Я пионер и не умею врать.

— Скажи ему, что по ….. – И говорит какую-то цифру.

И вот эти сидения на рынке с бесконечными разговорами, запомнились мне на всю моя жизнь. Наверно, мы слабее их, не смогли бы выдержать такие испытания, а они смогли, выжили и не озлобились.

Записал С. Шептун